Больные смеялись, здоровые пели, Мы весь день не вставали с постели, Слоны хохотали, бизоны грустили, Люди вообще - чудаки, простофили, Больные плясали, здоровые пели, Смерть - это просто старуха в шинели, И в календаре - тефтели на марше, Мы никогда не станем старше
Мы никогда не станем старше, Нам и самим от этого страшно.
Больные умрут, здоровые спели, Люди просто на ножках тефтели, Слоны упадут, бизоны крекчат, Каждый второй - это наш личный ад, Больные умрут, здоровые встали, Люди просто на ножках венками, Наши руки по локоть в фарше, Мы никогда не станем старше
Мы никогда не станем старше, Нам и самим от этого страшно.
Мы никогда не станем старше И вам должно быть от этого страшно [СБПЧ]
Да Неткаждый день я дерусь с тобой раз в неделю я иду к аналитику когда мне хорошо - я злой когда нам плохо - мы все такие нытики
да нет да нет да нет
мой аналитик лезет вон из кожи всё что я говорю ему - враньё лучшая девушка дать не может больше того что есть у неё
нет да нет да нет да
мы с тобой воспитанные рыбы простите пожалуйста, простите опять будьте любезны, вы не могли бы кто я такой, чтоб себе не врать
кто я такой, чтоб себе не врать кто я такой, чтоб себе не врать кто я такой, чтоб себе не врать кто я такой
нет нет нет нет нет нет
нет нет нет нет нет нет
Маленькие ЧеловечкиЯ совершенно уверен, маленькие человечки где-то есть Предоставь нам развеять твои сомнения, изменить твое мнение Ты думаешь кто устраивает солнечные затмения? Кто сидел внутри электронных аппаратов на фестивале «Глобальное потепление»? Ведь не сами же эти железяки издавали те звуки!? Что скажешь, это против науки? Да, брось, ежу понятно, часы бы сами не пошли, Там внутри маленький человечек крутит стрелки все утро, весь вечер. Что ты думаешь, это лампочка горит? Это тысячу маленьких свечек держат все те же человечки! А мы не спасибо, не чего! Они скромные, маленькие, У них так же невелико эго, как они сами. Ты думаешь лифт сам поднимается? Это они своими руками его тянут, стараются Как считаешь, поехал бы автомобиль не устраивай в моторе маленькие человечки марафонские забеги на тысячу миль? Заслуги больших людей ничтожны ,всего добились маленькие человечки Кто думаешь нашептывал Сократу речи? Кто думаешь больных в реанимации лечит? Все это они-герои этого текста К несчастью мы с ними слеплены из разного теста Они все время в движении, у них много дел Нет места и времени ,чтобы поспать и подлатать штаны, увидеть смеющиеся глаза жены Это потому что мы для них очень важны Они очень любят нас неумех Очень за нас волнуются Все время сдерживают смех, чтобы себя не выдать,нас не обидеть своим существованием Вот ,что я скажу вам на прощание: Не задавайтесь, дайте мне обещание Все на свете делают маленькие человечки И собирают пыль в пылесос, И посылают сигналы сос, Сталкиваю тучи для молний во время гроз Помогают силачам тянуть на рекорд с машиной трос Делают дороги с большим количеством полос От выпадения волос выпускают шампуни Они придумали красный сигнал светофора, на него остановись, не гони По правде говоря этот текст написали они
Да знаю, что со стороны смешно и бред. ну и брежу. ну и смейтесь. громко и лучше в лицо. смейтесь. пою. наверное, что-то все-таки значит, если находишь медиатор и пластинку НАУ. рыбные душевные мерзости.плюйте кости в тарелку. это как загорать. пере - все тело щипет, все красное и горячее. реветь много тоже нельзя. СБПЧ. СБПЧ. сны.такие сны.
Ночь. Приближаюсь к дому, заворачиваю за угол... Внутри все ухает, парализует, опять полосует. Человек в неестественной позе, нечто египетское, прилеплен к стене, глаза огромные и пустые, рот сшит. И откуда-то знаешь, что ему очень больно. Разобранные водосточные трубы.
Открываю телефон-раскладушку. На экране капли рыже-красной щелочи. Проедает. Вижу. Беззвучный крик, сокращение мышц, отбрасываю в сторону телефон. Через n-ное поднимаю телефон с сугроба. Конечно же. Там. Ничего. Не было.
читай дальшеОни стоят, сгруппировавшись возле входа в наш подъезд и обсуждая что то несомненно очень важное. А теперь представьте себе. как бы вы почувствовали себя, если бы приближаясь случайно шаркнули ногой об асфальт и они, внезапно замолчав, одновременно повернули голову, синхронно, как кордебалет, как одно многоголовое существо.
Какая красноречивая пауза. Даже когда на то нет веских причин, они настороженно относятся ко мне. И я уже привыкла. Яне ощущаю беспокойства, люди часто обращают на меня внимание. А наша семья, я, Женя и папа, действительно довольно странное явление.
- В этом что-то есть, - сказал папа, когда я накрасила ногти в черный цвет.
- Мне больше нравится Илья, чем Саша, - сказал папа. - Илья похож на француза, он такой непосредственный, как большой ребенок, настоящий романтический герой, а Саша -"бонвиван", мальчик из благополучный семьи, у которого на лице написано: "Плотно поел, хорошо поспал и вполне доволен жизнью."
- Извините, что без галстука! - вежливо сказал папа в трусах, открывая дверь моим друзьям.
- Оля, а ты не привезла мне мухоморов из Костромы?- спросил Женя. - Как же так! Это сейчас самый модный наркотик, их настаивают на водке, курят...Ну ладно. Не привезла, так не привезла.... Просто у нас тут они не растут. Ну ладно, не привезла, такие привезла....Я сам виноват, надо было тебе напомнить. Ну ладно. Не привезла, так не привезла...
- Оля! - сказал Женя. - Тебя к телефону. Девочка. Ты есть или тебя нет?
- Нет.
- Ее нет. - Сказал Женя и положил трубку. - А чем это ты напшикала в коридоре, ты что, тараканов травила?
- Это мой дезодорант. Когда развеется, будет пахнуть хорошо.
- Надеюсь.... - Сказал папа.
Мы собираемся на концерт и выносим из квартиры множество необходимых предметов. Я выхожу последняя, нагруженная микрофонными стойками. Свесившись через перила папа кричит нам вслед:
- Оля! А где же ваша большая труба?
Труба, папа, ждёт нас там. - Злобно отвечаю я, и с нижней площадки до меня доносится дружный смех.
Оля, почему вы не даёте коту воды? – Спрашивает меня Женя. - Он сегодня залез в ванную и там сидел.
Папа не даёт ему пить, потому что он тогда писает по всей квартире.
Так вы ему и есть не давайте, он и какать перестанет.
- Ну, как я выгляжу?
- Прикольно. - Папу ничем не удивишь. Каждый из нас занят своим делом, папа своими научными трудами, Женя -обдумыванием очередного приспособления, которое должно уничтожить с помощью высоких частот соседа-пианиста. Наш собственный мир, где готовят очень редко, убирают еще реже, но любят забавляться с напряжением и реактивами, мир, в котором вполне уместен и мой вид, и странное поведение.
Папа пытается остановить маршрутку и вытягивает руку, продемонстрировав водителю два вытянутых пальца. Маршрутка проезжает мимо, я умираю от смеха.
- Папа, что это означало?
- Я показал ему, что нужны два места.
Вот что такое научный склад ума.
Кстати о складе, о нашей квартире. Это скопление огромного количества всяких железок, пластмассок, деревяшек. Одной попытки убрать хватит, чтобы надолго впасть в депрессию. А на все мои предложения выбросить коллекцию пыльных пустых бутылок, которые, наверное, скопились за несколько лет, папа обычно отвечал:
- Ты что! Их же можно сдать!
Но когда пройти на кухне стало практически невозможно и стало ясно, что никто ничего сдавать не будет, папа внял моим мольбам и вынес часть сокровищницы в Альфатер. Когда он вернулся. я ужинала. Папа пододвинул табуретку и сел напротив.
- Когда я подходил к мусорнику, я увидел, что бомжик, порывшись в нем, уже переходит дорогу. Такой приличный бомжик, с бородой. похож на нашего дедушку Борю. Я поставил мешок возле контейнера и кричу ему: "Эй, иди сюда!". Он повернулся, я помахал ему рукой и показал на мешок. Он крикнул: "Спасибо!" и начал переходить дорогу.
- Очень хорошо.
- Да, главное, это не какой-нибудь алкоголик. А вполне приличный бомжик.
- Ну я рада, что наши бутылки попали в хорошие руки.
- Такой себе дедуля, жаль что я не заговорил с ним, можно было бы отдать ему все остальное. А то еще повезет какому-нибудь алкашу...
Как-то. возвращаясь домой с работы я услышала. Как наш нижний сосед звонит в дверь другим соседям и спрашивает:
- Вы не видели, тут на лестнице стремянка стояла. Может кто-то подумал, что ее выбросили?
- Нет, не видел.
- А, извините. Я, понимаете, свет чинил, и оставил ее на площадке, она такая старая. заляпанная краской. Ну кто на такую позарится? Извините. - И расстроено поплелся на следующий этаж. В приоткрытую снизу дверь прошипела колышущаяся туша жены...
- Я же говорила тебе, надо было забрать.
Когда я нагнала его на нашем этаже и нащупала в сумке ключи, он уже поднес руку к нашему звонку.
- А там, наверное, никого нет. - Сказала я. Обычно я с работы прихожу раньше всех. Он вздрогнул от моего неожиданного появления и его рука механически нажала кнопку звонка. Я очень удивилась, но дверь приоткрылась. Это был папа.
- Извините, вы случайно не видели стремянку....
Пока он говорил. я приподнялась на цыпочках, заглянула через его хилое плечо в наш полутемный коридор и увидела очередной папин трофей. У стремянки был действительно такой вид. никто не позарится. Кроме папы. Но среди кривых ржавых труб, деревяшек разных размеров, причудливых мотков проволоки и тарелки от спутниковой антенны она неплохо смотрелась.
- А вы ее разве не выбрасывали? - смущенно спросил папа.
- Нет, что вы, что вы, - оживился окрыленный надеждой сосед. - Я оставил ее на площадке, думал, ну кто может взять такое старье, но жена нервничала и я решил посмотреть, на месте ли стремянка...
Не напрасно она нервничала. никому не нужное старье - такой соблазн для членов моей семьи.
- Да, пожалуйста, пожалуйста.
- Спасибо, спасибо, - радостно забормотал сосед. Я отошла в сторону, пропуская его со стремянкой. Как только дверь захлопнулась, из своей комнаты-мастерской высунулся Женя. Его лицо светилось досадой и недоверием.
- Он, наверное. давно положил на нее глаз, пришел за ней, увидел, что ее нет и стал звонить по соседям, говорить что это его.
- Ну ты что! Женя! Это его стремянка! Это же понятно! - возмутилась я и пошла мыть руки.
Папа пересеку коридор и остановился в дверях ванной.
- Это нехорошо, да. что так получилось...
- Но ты же ее отдал.
- Но я же ее не украл. а они подумают...
- Да какая разница. что они подумают. Они нас все равно ненавидят, у нас с ними никаких дел. Они так нас ненавидят, особенно после истории с собаками, что вряд ли могут ненавидеть больше. Так что расслабься и пошли пить чай.
Я имела в виду ту историю с собаками, которая произошла зимой. Я работала крупье в казино и домой возвращалась под утро. А во дворе меня уже ждали четыре ободранные голодные злые собаки. Они бросались, но я была вооружена дощечкой с гвоздем или ножкой от табуретки, предусмотрительно припрятанной с вечера. Но собаки с каждым разом становились все наглее и подходили все ближе.
Папа с Женей начали предпринимать меры. Сначала это была колбаса с цианистым калием. Она не подействовала, видно, яд был просроченный или Женя его неправильно выделил. Но один раз, когда я пулей летела вверх по лестнице, а за мной с лаем неслась собака, Женя уже ждал нас наверху с мензуркой в руке. Проскользнув мимо него в коридор, я услышала за спиной истерический собачий визг. Женя помчался за собакой вниз, потому что не все выплеснул из мензурки и вернулся наверх со счастливой улыбкой ребенка, у которого на уроке химии покраснела лакмусовая бумажка. Немного содержимого мензурки попало на дверь владельцев стремянки, и они долго не могли понять, что это за белый налет.
А это была соляная кислота. Первое, что попалось Жене под руку, когда он услышал шум на лестнице. Наверно, я отвлекла его от каких то экспериментов. Общественное мнение осудило нас, и пару раз они тявкнули на папу, как на самого безобидного из нашей семьи (папа не может быть невежливым даже в гневе), и папа после этого стал называть их собачьей компанией.
Собака, как ни странно, выжила, хотя выглядела неважно без шерсти и одного глаза. Она одна уцелела во время дальнейшей собачьей войны благодаря болезненному виду, и каждый раз, увидев меня, отбегала в противоположную часть двора. Остальные собаки куда-то постепенно пропали. Как сказал Женя, злые собаки долго не живут.
Многие соседи с тех пор со мной не здороваются, ноя мало переживаю по этому поводу. Люди устроены так, что их пугает все странное, все, чего они не могут понять. Так что это скорее комплимент, они чувствуют в нас опасность для их мира мыльных опер, собачьих страданий, пушистых тапочек и кокетливых ковриков перед дверьми.
Наши соседи по блокиратору тоже пострадали от нашей изобретательной семьи. Раньше они плохо клали трубку и наша линия была постоянно занята. Каждый раз, когда мне надо было позвонить, приходилось спускаться к ним. Это был единственный способ, которым они могли нам нагадить. Я звонила в дверь и спрашивала: -Посмотрите пожалуйста. у вас хорошо лежит трубка?
Они, конечно , говорили, что все в порядке, хамили мне и когда я поднималась наверх, телефон уже работал. Так продолжалось все время, скоро они перестали открывать мне дверь, и тогда Женя подключил напряжение к телефонной линии. Их телефон истерически зазвонил и умер. Видимо они догадались, что это мы, только не могли понять - как? С тех пор ни разу у нас не было с ними проблем.
Проблемы возникли потом, и не с ними, а с деревом, которое растет перед нашим балконом. Огромный тополь, почти достигающий крыши, заслонял нам пару неплохих спутниковых каналов. Сначала Женя использовал любимое средство - обильно поливал его кислотой. Это не помогло. Как то вечером он позвал меня на балкон.
- Смотри, как красиво.
Я присмотрелась и увидела. что у тополя слабо искрятся края листьев, и некоторые начинают гореть и обугливаться. Мне начало казаться. что весь воздух наэлектризован, и мы с Женей слегка искримся в темноте.
Это мерцающее дерево выглядело бы очень уместно в мире моих странных песен, но когда внизу дико мяукнула кошка и стремглав понеслась по зеленым насаждениям я испуганно спросила:
- Женя, ну ты что. А вдруг какой-нибудь алкаш прислонится?
- Но там же никого нет, - улыбнулся мне Женя.
Тополь оказался живучим. Но накалившаяся от напряжения медная проволока, протянутая вокруг ствола, за ночь разрезала его как нож масло. Под утро тополь рухнул, собрав днем толпу соседей, которые пытались понять, каким образом мог получиться гладкий обугленный срез. Верхний сосед каким-то образом догадался, что это Женя, и как-то в разговоре намекнул, что если бы не было ореха, то в комнаты попадало бы больше солнца. Но мы любим полумрак, и кроме того - орех это святое. Я каждую осень собираю с него урожай орехов, вооружившись длинной складной удочкой с проволочным крючком и полотняным мешочком на конце. Хотя позже Женя все-таки нашел компромисс - спилил у ореха одну ветку. Он в сущности очень мягкий, пожалуй даже слишком, когда его просят, он неможет отказать. Даже занятия черной магией, изготовление ядов и членовредительские изобретения не повлияли на эту черту его характера.
Кроме верхнего соседа, я еще в неплохих отношениях с нижней соседкой. Одно время наши отношения не ладились из-за того, что у меня дома проходили шумные репетиции. Она стучалась в дверь с мокрым полотенцем на голове и говорила, что у нее слишком слабое сердце для нашей музыки. что у нее сыпется штукатурка и трясется вся мебель. Но самым замечательным был тот аргумент, что ее дочь закончила консерваторию, они привыкли к хорошей профессиональной музыке, и слушать то, что мы играем - пытка для всей ее семьи.
Я до сих пор улыбаюсь, вспоминая об этом, для меня нет лучшего средства стряхнуть лень и сонливость, и открыв крышку фортепиано с чувством репетировать часами. Правда, после того, как мы нашли другое помещение для репетиций, у нас с нижней соседкой установились дружеские отношения и она даже иногда интересуется. как продвигается мое музыкальное творчество.
Сегодня приятный солнечный день, и папа зашел за иной на работу, помочь мне кое-что донести. Мы шли не торопясь по-моему обычному ежедневному маршруту мимо Жениного дома. Он иногда покидает нашу квартиру чтобы побыть в одиночестве в еще одной комнате-мастерской.
- А как же книги, - напомнил мне папа.
- Женя сказал. что сам их захватит. когда буде тидти домой. Какие красивые цветы в горшках.
- У Жени?
- Нет, у Жени окна самые ободранные. - В этот момент Женя высунулся и помахал нам рукой. Я помахала ему и продолжила:
- Меня на работе подозревают в алкоголизме, из за того. что я пару раз не выходила в Понедельник. Пожелали мне сейчас, чтобы я была осторожна на этих выходных. Ой, смотри. Какая красивая машина!
- Белая?
- Серебристая.
- Между прочим, это Форд. Если когда-то будешь покупать машину, обязательно покупай Форд.
- Да?
- Да. Я когда возил бабушку к глазнику, я все время останавливал разные иномарки и сравнивал. И был поражен мягким ходом и бесшумностью Форда.
Хорошо, папа. Когда буду покупать машину, обязательно выберу Форд.
А ведь это уже было когда-то. В моей прошлой-настоящей жизни. И не только в моей, думаю. Было. попробуй.Все что от Вас требуется - ответить на нижеследующие вопросы (только "да" и "нет"), честно складывая цифры в скобочках (если отвечаете "да").
Вопросы:
Маетесь ли Вы дурью? (1) Страдаете ли потерями памяти? (1) Ходите ли Вы кругами? (3) Имеете ли Вы садистские наклонности? (4) Пощелкиваете пальцами? (2) Напеваете песни про себя и вслух в одиночестве? (3) Бывает ли у Вас необъяснимая концентрация зрения длительное время? (4) Бьете ли Вы руками об стол? (5) Смеетесь ли Вы по поводу и вовсе без повода? (3) Слишком ли Вы серьезно относитесь к поручениям вышестоящих лиц? (5) Перекидывались ли Вы в детстве записочками с одноклассниками? (4) Отделяетесь ли Вы от основной массы? (5) Разрываете ли бумагу на мелкие кусочки? (4) Страдаете ли наездами? (5) Страдаете ли Вы нервозностью и агрессивностью? (5) Повышаете ли голос без причины? (3) Бьетесь ли головой об стол, стул, стены и т.п.? (5) Может иногда тормозите? (3) Ведете ли Вы диалоги без альтернативной стороны? (4) Страдаете ли Вы завышенной самооценкой? (5) Применяете ли Вы избыточное красноречие (говоря фразы типа "сейчас я применю свое красноречие")? (5) Закладываете ли Вы соплеменников? (5)
Диагноз:
Если Вы набрали до 20 очков, то Вы находитесь на первой стадии шизофрении. Это скрытая, вялотекущая ее форма.
Если Вы набрали 21-50 очков, то Вы находитесь на второй стадии шизофрении. Это обычная, среднестатистическая ее форма, подлежит излечению.
Если Вы набрали 51-83 очка, то Вы находитесь на третьей стадии шизофрении. Это самая опасная, необратимая буйная фаза. Лечению не поддается.
Мы сидим впятером И плачем над счастьем, И смеемся над горем. Мы сидим впятером, И удача над нами, И разлука над морем. Мы сидим впятером, Перекинемся взглядом И опять замолчим. Мы сидим впятером, Ничего нам не надо, Никого не хотим. Мы сидим впятером, Обсуждаем погоду И смущенно моргаем. Мы сидим впятером, Кипятим к чаю воду И печаль запиваем. Мы сидим впятером. Мы одни во Вселенной. Мы сидим впятером: Я и стены.
Видеть как Его затягивает в эту компостную яму социума ужасно. пытаться что-то изменить - бесполезно. перешел грань внутреннего. ушел во внешнее. блядь.
НЕ НАДОПоняла я свою ошибку. Деда, прости меня. В зимние дни пестрой мишуры я не ставила для тебя валенок, не читала стишки в петле на стуле и даже не написала тебе послание. вот из-за этого то все так вот и да. Деда, прости. --- гораздо лучше было всем когда, вот минус 300 и молча и хорошо. --- сцена, провали меня под себя. --- волшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголоса волшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголоса волшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголосаволшебныеголоса В МОЕЙ ГОЛОВЕ, БЛЯДЬ --- Прекрасно понимает Полозкова, успокаивает Земка, сносит СБПЧ, просто все остальное --- потеряли все, что потерять можно. сука, ключи остались. --- я ем саксофоны. --- вот закончу 11-ый класс, и на Гришковца пойду учиться.ну, что заткнулись? --- окунуться, окунуться в эту трехдневную бумажку, зеленая, пркрепленная кнопкой --- Завтра. ---
НЕ ЧИТАЙНачинается все с перепадов. Настроение трепыхается рыбой, выброшенной на берег. Дальше – больше. Дальше хуже. Нервы оголяются и дышат происходящим. Кашляют, отхаркиваются, но дышат. Движение резче, глаза напряженнее и больше, и больше нет запитой кофе статики. День и ночь превращаются в поиск, ты бежишь, кричишь, рубишь сумасшедшими глазами темноту. Это ломка, друг мой. Нехватка одного единственного и нужного. Мозг воспроизводит необходимый образ во всем, что видят глаза. Видения, галлюцинации, сны… Окружающие стараются изолировать самих себя от тебя такого бешеного. Врастая в бетонный пол лестницы, жмешься ближе к стенам, по углам. Температура на пределе, тебя бьет озноб, вены давно уже перетянул гитарист-неудачник. Тело разрывает с тобой контракт, и ваше с ним сотрудничество прекращается. Разум, все это видя, тоже задумывается…О чем-то своем. Всё в отключку, всё в отключке, навсегда уже, наверное… И весь мир, тобой строенный, ловит камень и рассыпается беззвучно грудой оконного пыльного стекла. Что так смотришь? Не узнаешь? Себя не узнаешь? Значит Значит не любил. Никого. Никогда. И стоило ли тратить время на Не спрашивай ни о чем. Существуй.
--- Пиздецы с потерей смысла. В бой идут одни штыки, БОЙ УЖЕ ИДЕТ, какой смысл разговоров???! --- так я тоже не могу.моих мозгов вряд ли хватит на что-то глобальное, прости. буду вести себя как шлюха. --- Хочется встать и потрогать кончиками пальцев дорожную воду. Дорожная река… Не хочетс отпускать её руку. Никогда.. Черные редкие тени тревожат гладь асфальта. Рассыпавшиеся на противоположном берегу лица беспомощно лежат, беззвучно хохочут. Над Человек, стоящий неподалеку, в промежутке двух фонарей, дышит, большие клубы пара-дыхания, сгибается почти пополам, плохо, наверное, неистовствует, волна отчаянья по воздуху… Он бы очень расстроился Он даже очень расстроился, когда узнал, что его и вовсе никогда не было. Черно-синее небо прорезают огромные молнии, звезды в испуге отшатываются, быстрым шагом в сторону пятиэтажных чудовищ во имя спасения Параллельных миров. Долго за руки, объединяющая мечта. Скоро-скоро. Сладко. Туманно. Горячо. Волшебно. Просто. По-настоящему. Мы. --- плевать. вообще плевать на повседневное, кроме искусства. мне хочется оторвать голову и запустить в космос подальше, подальше от себя. слишком крепко, сука, держится. --- половая жизнь. истерики, бьет на полу в конвульсиях. а вы-то что подумали --- Сколько пройдено верст Сколько пройдено верст Сломано все, разрушено все Сломано все...
Тихо падать в песок С криком идти сквозь песок Сломано все, разрушено все Сломано все...
Сколько выпало звезд Сколько выпало звезд Выпало звезд... Бог мой это лишь сон Бог мой какой страшный сон Сломано все, разрушено все Сломано все...(с) --- при всем при этом, знаете, потрясающее чувство, когда ощущаешь любовь, которая горлом идет, любовь к людям, которые много, безумно много для тебя значат, чувствуешь ее, и вот-вот разорвет, накроет волной, подбросит выше звезд --- далее.. день... и ТАКОЙ что забываешь, что есть ночь... деньги в телефоне... да и в карманах непусто... звонишь.. видишь.. встречаешь.. но ненадолго.. устаешь в итоге к полудню... именно в тот момент один.. все увлечены бытом.. сел заряд в плейере... никого... шаги... кто то не берет трубку.. кто то занят.. кто то так же устал и.. не берет трубку.. дышишь не двигаясь.. останавливая время... движутся только облака.. виды домов, пустыри, рельсы, лестница.. лестница вверх, в улицу, в туда и там... никого нет поблизости.. кажется кто то приводил меня сюда.. кажется за руку.. тепло................................
так я провел день... одновременно со всеми и один... здорово... раньше такое было, а слов нет......................... =) (с)
соскучилась
--- дождь, дождь, дождь, очень очень --- бить стекла в подвале заброшенном. хочется.буду. --- ЗАДЫХАЮСЬ
Легко говорить правду -- стоит только уверовать, что знаешь ее. Знаю, что моим мертвым одиноко лежать в земле, когда идет снег -- но едва ли это правда: что для них одиночество?
Легко солгать -- стоит только обладать воображением. Воображаю, как весной мои мертвые прорастут из земли: наступает их время.
Легко смолчать (будь молчание правдиво или лживо) -- достаточно просто молчать, и всегда окажешься прав. Молчу о том, каковы будут всходы моих мертвецов: плоды их созреют лишь осенью.
Но осень никогда не приходит одна, и лицо в зеркале не остановится ни на мгновенье. Новый оборот колеса -- и ложь станет правдой, а правда ложью, и мертвые будут живы, и молчанье не будет золотом.
Снится война: как будто лето, и русские заняли город. Мы с братом крадемся по каким-то переулкам, надо выбраться за город, не попадаясь им на глаза -- и тут они выходят из-за угла, их пятеро или шестеро, все в ушанках, ватниках, уродливых черных сапогах. Я стреляю из автомата, но выстрелов никак не получается. Русские хохочут и открывают огонь. Я чувствую, что мне разорвало голову: боли нет, просто жидкий жар, и течет по плечам -- значит я умер. Солдаты схватили брата, рубят его штыками и жрут, они огромные и волосатые, как гориллы. Я знаю, что умер, и никакая опасность мне не грозит; я просыпаюсь со злорадным чувством посмертной неприкосновенности, будто воскресший шаман.
читатьЯ сейчас все расскажу. Наконец-то собрался. С духом и с мыслями. Хотя вы мне все равно не поверите.
Все дело в том, что я ужасно боюсь темноты. С детства. Говорят, у меня больное воображение, и я слишком впечатлителен. Наверное, это правда. Когда я вглядываюсь в темноту, она начинает шевелиться и пульсировать, будто там есть кто-то живой, который внимательно следит за мной и ждет удобной минуты. Темнота наполняет деревья, столбы, дома неизъяснимой угрозой, и каждый встречный прохожий кажется мне тогда дьяволом, пришедшим по мою душу. И страх вырастает во мне в огромного зверя, и я ничего не могу с ним поделать.
Ночные прохожие страшны сами по себе: ведь многие из них идут никуда и ниоткуда -- они давно мертвы. Один бог знает, что выносит их на улицы после двух ночи, когда пусто, и тьма колышется в воздухе.
В эту пору пробуждается зловещая жизнь на кладбищах и пустырях, загораются бледные огни в развалинах -- это правит свой бал нечисть, неподвластная ни Богу, ни Сатане.
Если бы я не боялся темноты, я никогда бы не повстречался с этими мерзкими созданиями -- но мне было тогда семнадцать лет, я учился в колледже, жил в общежитии и постоянно подвергался насмешкам из-за своих детских страхов. Чтобы закалить характер, я заставлял себя подолгу бродить в потемках вокруг общежития и по прилегающим кварталам; а однажды, в полнолуние, расхрабрился настолько, что даже рискнул прогуляться по краю "Болота" -- это обширный пустырь вокруг топкого ручья, неподалеку от общежитий нашего колледжа; вокруг него кварталы одноэтажных домиков (большей частью брошенных), непролазные заросли одичавших садов. "Болото" слывет притоном бродяг и наркоманов, здесь часто случаются отвратительные преступления и находят обезображенные трупы. Несмотря на это, я выбрался на "Болото" заполночь, немного побродил среди мертвых домов в молочной тиши полнолуния и весьма довольный собой, вышел на Кримсон Роуд, откуда уже рукой подать до общежития.
На Кримсон тоже было тихо и пустынно. Потом я услышал сзади легковую машину: она быстро приближалась и вдруг остановилась рядом со мной. Лысый толстяк с заднего сидения окликнул меня и что-то спросил, высунувшись в приоткрытую дверь. Я не расслышал и нагнулся к нему, чтобы переспросить. А он ухватил меня крепко сгибом руки за шею и поволок в машину. Мгновенье -- и я оказался на сидении между ним и стариком в сером костюме, который непрерывно дрожал и невыносимо смердел тухлым мясом. Машина резко рванула с места и свернула влево, в сторону "Болота".
- Тихо! -- злобно прошипел толстяк, с силой ткнув мне в лицо дулом пистолета. -- Молчать, а то хуже будет! -- повторил он, хотя я, ошеломленный и растерянный, ни слова до сих пор не сказал, да и не смог бы сказать: дыхание перехватило, даже сердце перестало биться от испуга.
Въехали в мрачный сырой переулок. Машину затрясло по ухабам, зачавкала под колесами грязь. От тряски у серого старика отвалилась челюсть, и из угла рта пополз по щеке белый скользкий червяк. "А щека небритая, наколется ведь", -- подумалось, как сквозь сон.
В конце переулка, при самом выезде на пустырь, мы остановились у небольшого домика. Сквозь щели в закрытых ставнях пробивался свет.
У ворот на лавке курил мужчина неестественно- огромного телосложения, похожий на рекламный плакат соревнований по культуризму. Едва завидев машину, он бросил недокуренную сигарету оземь и чуть не бегом рванулся навстречу.
- Ну-кось, посмотрим, посмотрим, чего вы там привезли! -- дребезжал он голоском Микки-Мауса, нетерпеливо потирая огромными ладонями. -- А, дедушку привезли! Ой, какой дедушка! Просто прелесть! Выходите почтеннейший; да нет, позвольте уж, я вам помогу... -- и он протянул старику свою лапищу. Тот вдруг, согнувшись вдвое, проскользнул под нею и бросился бежать. Тут шофер, до сих пор сидевший неподвижно, выскочил из машины и запустил ему по ногам железным прутом. Беглец упал навзничь; великан в два прыжка оказался рядом с ним и ухватил его за воротник.
- Что, папаша, все трусцой бегаете? -- снова защебетал он радостно, широко улыбаясь всем своим безобразным лицом. -- Только от нас не убежишь, мы ведь не погребальная контора. Ну-кось, бросайте дурить, да пойдемте в препараторскую!
- Отпустите меня, -- произнес старик совсем уж безнадежно, и в свете фар на его седой щетине заблестели крупные слезы, -- я больше никогда не буду выходить из своего склепа, клянусь вам! Отпустите -- внакладе не останетесь, у меня весь гроб обит изнутри золотыми монетами, все вам отдам, только отпустите!
В ответ гигант ухмыльнулся снова и толкнул старика в открытую калитку. Шофер с толстяком крепко ухватили меня под руки и поволокли следом. Предчувствуя что-то нечеловечески жуткое, я рванулся было в сторону, но тут же от сильного удара коленом под дых потерял всякую способность к сопротивлению. Меня втащили в дом и заперли в темной тесной кладовке, насквозь пропахшей пылью и крысами.
Оправившись от удара, я огляделся вокруг: вдоль стен на полках поблескивали ряды пустых бутылок; на стене висела велосипедная рама, погнутая и ржавая; под ней валялось кресло без ножек и обивки; в углу стоял корпус от телевизора, полный всякой железной дребедени. В светло- желтых лучах, сочившихся изо всех щелей неплотно сбитой дощатой двери, плясали и перевивались клубы пыли.
Снаружи громко спорили знакомые уже голоса. Я прислушался. Однако смысл их спора оказался настолько дик, что даже с трудом верилось. Толстяк доказывал, будто старик систематически покидает по ночам свою могилу, чтобы сосать кровь у граждан и достоин расчленения по первому разряду. Старик кричал, что случайно, раз в десять лет вышел подышать свежим воздухом; клялся и божился, что он солидный человек, а вурдалаков никогда не любил и даже вел среди них воспитательную работу. Конец их спору положил Высокий.
- Дедушка, -- прошипел он, -- очень жаль; но вас придется обслужить по первому разряду, несмотря на ваши высокие моральные качества, потому что вы оказали сопротивление сотрудникам Анатомического общества. Вам, похоже, надоело лежать в тесном гробу. Могу вас обрадовать: вы туда не вернетесь. Вас скушают собачки и кошечки. А теперь прошу к столу.
Тут старик стал ругаться, послышался шум и грохот опрокидываемых стульев. Я прильнул к щели: его уже повалили на стол посреди комнаты; Толстяк и Высокий держали его руки и ноги, а шофер крепко привязывал веревками, продетыми сквозь отверстия в углах стола.
- Инструменты! -- скомандовал Высокий, когда ноги были привязаны. Толстяк вышел в другую комнату и возвратился с подносом, на котором мне удалось разглядеть раскрытую бритву и садовые ножницы; там было еще что- то, похожее на пилу, точно я не могу сказать. Высокий взял бритву и стал резать на старике одежду; шофер обрывал ее лоскутами и бросал в угол. Вскоре старик лежал уже совсем голый. Высокий положил бритву на его отчаянно вибрирующую грудь и, присев на стул, стал что-то записывать в толстую амбарную книгу.
- А кровушку он все-таки посасывал: поглядите, какой розовый, ну точно поросенок! -- сказал вдруг Толстяк, вошедший с улицы с эмалированным ведром. -- Ну что, шеф, приступим, а?
- Приступим, -- ответил Высокий. Подойдя к столу, он похлопал старика по животу и отработанным резким движением вогнал туда бритву. Старик завопил истошно и хрипло, потом стал орать, не переставая; но что с ним делал "главный хирург", я уже не видел: чуть не весь стол заслонила широкая спина Толстяка, слегка подрагивавшая не то от напряжения, не то от удовольствия. Шофер мастурбировал в углу на табуретке, не отрывая восхищенных глаз от жуткого зрелища. Потом Толстяк отодвинулся чуть в сторону, и я увидел, как Высокий откусывает старику пальцы садовыми ножницами и кидает их в ведро. Старик уже едва стонал; вскоре замолчал совсем.
- Дайте ему понюхать! -- недовольно крикнул шофер из своего угла. Толстяк вынул из кармана бутылку нашатыря и плеснул старику в лицо. Тот открыл глаза и закричал снова, глухо и устало.
- Что, больно? -- участливо спросил Высокий, морщась, будто от горькой микстуры. В его руке появилась чайная ложка; ею он ловко выковырнул старику оба глаза и вкинул их прямо в раскрытый рот. Крик захлебнулся, тотчас превратившись в глухое бульканье. Высокий взял бритву, уже изрядно испачканную кровью, и принялся деловито разрезать кожу между ребрами. И опять широкая спина Толстяка закрыла от меня все.
Я не могу сказать уверенно, сколько все это продолжалось -- вероятно, полчаса или что-то около того. Когда Толстяк пошел выносить ведро, на столе лежало уже бесформенное красное месиво с торчащими из него костями. Невыносимый трупный запах наполнил всю комнату; со стола стекала и капала на пол густая грязно-коричневая жидкость.
- Давайте сюда второго! -- приказал Высокий. При этих
словах я почувствовал, как все внутри оборвалось и похолодело; даже голова закружилась. Однако в комнате воцарилось молчание. Потом Толстяк сказал, запинаясь:
- Видишь ли, шеф... Со вторым мы малость ошиблись... Он #живой#.
- Да? -- переспросил Высокий растерянно. -- Ну и что же мы теперь с ним будем делать?
- Резать его, и все тут! -- заорал вдруг шофер, вскочив со своего места. -- Он ведь заложит нас, гадом буду, заложит!
- Погоди, -- сказал Высокий, отстраняя его от двери кладовки. -- Ну ладно, заложит он нас. Но резать-то его зачем? Пристрелить, чтоб не мучался -- и бог с ним.
Шофер молча уставился на шефа, будто парализованный его словами. Потом в нем вдруг что-то сработало:
- Бог с ним, говоришь? Нет уж, дудки! Уж я ему сейчас устрою!
Он схватил со стола бритву и бросился к кладовке; Высокий не успел его удержать. Сообразив, что сейчас может случиться самое страшное, я ухватил за горлышко тяжелую бутылку и, едва дверь распахнулась, изо всех сил швырнул ее, стараясь попасть шоферу в голову. Это мне удалось: от удара он сел на месте, со лба по лицу его побежала кровь.
Я сгреб в охапку еще несколько бутылок, закричал отчаянно: "А ну, с дороги, а то всех поубиваю!", и ринулся к выходу, кидая бутылками во все стороны.
Благодаря неожиданности и произведенному шуму я выиграл несколько секунд -- это и спасло мне жизнь. Едва я выскочил во двор и подбежал к забору, в светлом прямоугольнике двери появился Толстяк с пистолетом. Грохнул выстрел, громкий свист раздался в сыром ночном воздухе -- но я уже соскочил с забора на улицу.
Однако путь на Кримсон Роуд был уже отрезан Высоким. Тогда я что было духу помчался в сторону небольшой рощицы, черневшейся на пустыре; он погнался за мной, гулко топая и тяжело дыша. Сзади зафырчал мотор. Я оглянулся и увидел, что машина, в которой сидел Толстяк, резко затормозила поравнявшись с Высоким, и тот, рывком распахнув дверцу, запрыгнул на заднее сидение.
Здесь-то мои преследователи и совершили главную тактическую ошибку: проехав метров пятьдесят, машина увязла в грязи. Покамест они, ругаясь на весь пустырь, вылезали из нее, я успел добежать до рощицы и спрятаться в кустах на берегу мутного ручья.
Я еще не отдышался от быстрого бега, как услышал где-то невдалеке их голоса: "Отсюда он не мог далеко убежать!" -- утверждал Толстяк, громко кашляя и харкая. Внезапно прямо над моей головой скользнул луч фонарика; я весь сжался от страха, чуть ли не врос в землю.
- Вот он! -- завопил ликующе голосок Микки-Мауса. Грохот двух выстрелов раскатился по пустырю; потом я услышал, как в соседних кустах заскулил раненый пес, а Высокий громко выругался: "Ах ты, ..., ошибся!"
Тогда я осторожно, без единого шороха, сполз по глинистому склону к самому ручью. Здесь было гораздо спокойнее; а наверху еще трещали ветки, изредка мелькал луч фонарика и слышались обрывки фраз. Я лежал животом на сырой глине, затаив дыхание и прислушиваясь к каждому звуку. Мои преследователи еще некоторое время шарили по кустам, а потом, по- видимому, устав или осознав безнадежность своих поисков, присели на берегу, прямо у меня над головой.
- Идиот наш Малыш, -- расстроено сказал Высокий, -- все дело испортил своими выбрыками. Теперь придется менять место и искать нового шофера.
- Шеф, не выгоняй его, это ведь я во всем виноват, -- тихо, оправдывающимся тоном произнес Толстяк. -- Это я не смог живого от мертвого отличить, а Малыш ведь хотел как лучше.
- Благими намерениями... знаешь, в общем, сам, что мощено. А впрочем... может быть, поискать его по ручью? Сдается мне, что он где-то все-таки рядом, а?
- Да брось ты, шеф, уже ведь рассветет скоро, пора возвращаться, а то и до третьих петухов недалеко.
- Пожалуй, что ты прав, -- устало констатировал Высокий. Они поднялись и, шурша кустами, направились к своей машине. Я лежал еще минут десять, боясь шелохнуться, потом осторожно поднялся и пошел по-над ручьем в сторону Кримсон Роуд. Ноги едва слушались меня; все тело тряслось мелкой дрожью. Появись сейчас передо мной мои преследователи -- едва бы я сумел снова убежать от них.
Когда я вышел на Кримсон, уже совсем рассвело. Патруль, проезжавший мимо, принял меня за пьяного, а я не смог объяснить им, что к чему: вместо слов получались какие-то невероятные звукосочетания, напоминающие речь глухонемого...
Так я и попал в участок, а затем -- в психбольницу с "тяжелой формой расстройства устной и письменной речи". Это едва ли поддается лечению: так что и на колледже, и на всем остальном пришлось поставить крест. Теперь я работаю на фабрике. На штамповочном прессе. Каждый день дергаю ручку -- по тысяче раз, и так изо дня в день. С людьми общаться я не могу, разве что жестами, да и то общаться не с кем. Все рабочие (а среди них немало настоящих дебилов) считают меня дурачком. Родители помогают чем могут, но стараются держаться на расстоянии; впрочем, их можно понять. А темноты я боюсь по-прежнему, и даже еще сильнее.
От меня до тебя Расстояние, равное лучшей повести Бунина; равное речи в поиске Формулы; равное ночи в поезде От Пiвденного до Киевского вокзала. Расстояние, равное «главного не сказала».
Я много езжу и наедаюсь молчаньем досыта. Мне нравится быть вне адреса и вне доступа. Я представляю тебя, гундосого, В царстве бутылок, шторок, железных прутьев, - Спящим в купе, напротив.
Это, собственно, все, что есть у меня живого и настоящего. Ни почтового ящика, столь навязчивого, ни вящего Багажа; я передвигалась бы, будто ящерка Век, без точки прибытия, в идеале. Чтобы стук и блики на одеяле.
Это суть одиночества, сколь желанного, столь бездонного. Это повод разоблачиться донага, Подвести итоги посредством дольника, Ехать, слушать колеса, рельсы, частоты пульса. Чтобы ты прочел потом с наладонника И не улыбнулся.
Чтобы ты прочел, заморгав отчаянно, как от острого, От внезапного, глаз царапнувшего апострофа, Как в je t’aime. Расстояние как от острова и до острова, Непригодных ни для рыбалок, ни для охот. Все маршруты лежат в обход. (с)
Пой мне еще... listen...Тихо В обратную сторону крутится магнитофон. В доме темно; Шорохи, скрипы Сводят с ума.
Кончился день, Не имеют значения цифры, На лепестки рассыпался мак...
Пой мне еще. Рано Заветную карту вытаскивать из рукава; Чайник кипит; Капля из крана Медленно-медленно-медленно Падает вниз.
Голос дрожит... Хлопнула дверь - это ветер. Держась за края, До размеров Вселенной Сужая зрачки, На рубеже этих сумрачных тысячелетий По горло в воде На дрейфующей льдине ждут рыбаки
Но ты пой мне еще, Что я могу изменить, направляемый собственной тенью, давным-давно предупрежденный о том, что начиная обратный отсчет любой, имеющий в доме ружье, приравнивается к Курту Кобейну любой, умеющий читать между строк, обречен иметь в доме ружье
Пой мне еще, Я просто знаю, Что в последний момент, Когда тебе никто не поверит Прохожий на остановке возьмет И укроет тебя под плащом Дома задрожат при появлении трамвая И когда откроются двери - Пой мне еще Пой мне еще