Господа!

перестаньте срывать напряжение.

ты чего боишься: Бога или боли?.. чего вы боитесь?
разрывает сердцем криком на А.

раньше в нас было много искусства. после - много искусственности.
еще после - нас не осталось.

мне осени не хватило. легкие раскрылись на тысячи километров будто, вдохнуть бы глубоко-глубоко, а тут вдруг раз - и все. и все та же рыба.
мне осени не хватило. я начинаю движение в сторону весны.


получаем кому что положено.

---

до свиданья.

я не хочу здесь больше

---

---

sub specie aeternitatis

И желание стать индейцем. И петь. Разве является слабостью, к примеру, готовность улететь, поскольку в ней присутствуют и неустойчивость, и неопределенность, и дрожь? Убежать, убежать, успеть... "Я тебя люблю" сказать когда-нибудь. Когда-нибудь сказать...
Кошки с человеческими лицами. Провести через себя музыки нити - тысячи миров. Кровоизлияние в мысли. Я не знаю где я!
И это, пожалуй, к лучшему.

---

из Наблюдений

...[Мы бежим тесной толпой, некоторые - взявшись за руки, мы изо всех сил вытягиваем шеи, потому что дорога ведет под уклон. Кто-то испустил индейский воинственный клич, ноги понесли нас галопом, какого никогда не знали, в прыжках ветер подхватывал нас под ляжки. Ничто не могло удержать нас, мы были на таком ходу, что даже при обгоне могли спокойно скрестить руки и оглянуться.
На мосту через бурливый ручей мы остановились, и те, кто убежал вперед, вернулись. Вода под нами билась о камни и корни так, словно не настал уже поздний вечер. Не было никаких причин, мешавших запрыгнуть на перила моста.
Вдали из-за деревьев выезжал поезд; все купе освещены, оконные стекла наверняка опущены. Один из нас запел уличную песенку, но мы все хотели петь. Мы пели намного быстрее, чем шел поезд, мы качали в такт руками, потому что звуков нам было мало, мы устроили нашими голосами толкотню, в которой нам было хорошо. Когда твой голос смешивается с другими, тебя словно подцепляет рыболовный крючок. И мы пели в спину лесу и в уши далеким проезжающим. Взрослые в деревне еще не легли, матери стелили на ночь постели.
Уже было пора. Я поцеловал стоящего рядом, протянул - просто так - руки троим ближайшим и побежал назад, никто меня не окликнул. На первом перекрестке, где им уже было меня не видно, я свернул и побежал по проселку обратно к лесу. Я хотел в тот южный город, о котором у нас в деревне говорили:
- Вот люди там! Представляете, они вообще не спят!
- А чего же они не спят?
- Потому что не устают.
- А чего же они не устают?
- Потому что дураки.
- А чего же, дураки не устают?
- А с чего дуракам уставать?]

---

щукинское паузное училище

ненавижу.
ну как ненавижу.
люблю.

---

от и до.
музыка и дорога, дорога и музыка. ветер попутный. это, может, последний за долгие времена.
сиреневый дым. монитор качают волны.
нам краток срок дан, чтобы страхи преодолеть.
нас ждет виниловый моррисон, печатная машинка, дедушкин свитер.
из одной вечности в другую...
обязательно встретимся.
ничего не соображаю, ничего не понимаю.
обязательно встретимся...
слова - комок. сколько не говорить не сказать.
знак бесконечность.
"Скажи Ему, как я его ненавижу!" Потому что сказать как я его люблю у меня не хватит смелости. никогда наверное. здесь навсегда никогда...
не важно в общем-то ничего, верно. небо важно. небо рядом.
мы обязательно встретимся.

---

---

жители жизни

Сиреневая комната. плетутся гроздья винограда. здравствуй, зеленый чай. по стенам ползут аккорды, по воздуху плывут звуки. мы к чему-то идем. мы к чему-то пришли. мы ждем и нас ждут. дерево песен рассыпало листья. на наших ладонях - свет.
это совершенное несовершенство...
Heaven, do you want me?
Ты стоишь почти голый посреди вороха горящих искусственных оберток. ветер гонит по коже мурашки. но тебе хорошо. тебе легко. ты и забыл уже, как это. а легко это легко. ни больше, ни меньше. так, чтобы понять что ДА. вот будто получил удар по спине, судорожно раскрыл рот и вдохнул.
дыши.

и кажется чуть-чуть еще и пойдет снег.
Ядерная зима...
Помнишь, Бог освещал нам снежную дорогу зелеными огнями?

---

Виртуоз! и небо его свидетель

Я...мы охотоведы, изучали
фауну Сихотэ-Алиня.

А у него... У него небо в голове.
Нет, нет, даже так: Небо. НЕ-БО...
Спроси безногого, ответит: жить.

Тктрта. И даже трава забеременела.
И да, стынет чай и книги урчат на полках...

Таких слов еще не придумали, чтобы сказать какое спасибо. может, я, дурак, не знаю. но это больше чем. Это больше чем большое самое, слышите? Небо, слышите?
И безумно много значит.
И значите.
D s

Это ядохимикаты для опытов
над зверями,- невинным голосом
ответил Петров.- С ними нужно
осторожно обращаться.

Дышать легче, когда рядом те, которые воздух. (с)

---

это чувство сильнее любого медведя и выше подъемного крана

Подло было бы бросить все или умереть, пока я, например жива.(с)...

Просто не знаю что, если ты уедешь в другой город.

-Мы будем вместе?
-Однозначно ДА
-Скоро?
-Кто не рискует, то не пьет шампанского!

самое первое что я спросила у этой деревяшки.

---

Желание стать индейцем

Быть бы индейцем, готов хоть сейчас, и на мчащейся лошади, наискось в воздухе, коротко вздрагивать над дрожащей землей, а потом отпустить шпоры, ибо нет шпор, а потом отбросить поводья, ибо нет поводьев, и едва видеть перед собой землю выкошенной догола степью, уже без холки, уже без головы лошади.

---

Франц Кафка

рид

Окно на улицу

Кто живет одиноко, но хотел бы так или иначе к чему-то присоединиться, кто в изменении времени суток, атмосферических условий или отношений на работе немедленно усматривает влияние некой - все равно чьей - руки, на которую он может опереться, - тот недолго продержится без окна на улицу. Если же дела его таковы, что он вообще уже ничего не ищет, а просто - уставший человек, который, глядя то вниз, то вверх, то в толпу, то в небо, встает на подоконник своего окна, и ничего не хочет, и голова его немного запрокинута, то все-таки лошади внизу увлекают его вместе с повозками и шумом за собой и тем самым, наконец, - к согласию с человечеством.

Вылазка в горы

Не знаю, — воскликнул я беззвучно, — я не знаю. Раз никто не идет, так никто и не идет. Я никому не сделал зла, мне никто не сделал зла, но помочь мне никто не хочет. Никто, никто. Ну и подумаешь. Только вот никто не поможет мне, а то эти Никто-Никто были бы даже очень приятны. Я бы очень охотно — почему нет? — совершил прогулку в компании таких Никто-Никто. Разумеется, в горы, куда же еще? Сколько их, и все они прижимаются друг к другу, сколько рук, и все они переплелись, сплотились вместе, сколько ног, и все они топчутся вплотную одна к другой. Само собой, все во фраках. Вот так мы и идем. Ветер пробирается всюду, где только между нами осталась щелочка. В горах дышится так свободно! Удивительно еще, что мы не поем.

Решения

Вырваться из жалкого состояния легко, наверно, даже нарочитым усилием. Я сорвусь с кресла, обегу стол, пошевелю головой и шеей, зажгу огонь в глазах, напрягу мышцы вокруг них. Буду противодействовать каждому чувству, бурно приветствовать А., если он сейчас явится, любезно терпеть Б. у себя в комнате, жадными глотками, несмотря на боль и тягость, впивать в себя все, что скажет В.

Но даже если это удастся, с каждой ошибкой-а они неизбежны — все это, и легкое, и трудное, будет стопориться, и мне придется вернуться по кругу назад.

Поэтому все же самое правильное — сносить все, быть незыблемым, как тяжелая масса, и, даже если чувствуешь, что тебя как бы ветром сдуло, не трепыхаться напрасно, глядеть на другого взглядом животного, не чувствовать раскаянья, короче, собственноручно подавить то, что еще в виде призрака осталось от жизни, то есть умножить в себе последний, совсем уже могильный покой и не признавать ничего, кроме него.

Характерный жест такого состояния — это движенье проведенного над бровями мизинца.

Большой шум

Я сижу в своей комнате, в обиталище шума всей квартиры. Слышу, как хлопают все двери, из-за их шума я избавлен только от шагов тех, кто в них проходит, даже когда в кухне захлопывается печная заслонка, я это слышу. Отец прорывается через двери моей комнаты и проходит в волочащемся сзади халате; из печи в соседней комнате выгребают золу; Валли, выкрикивая через переднюю слово за словом, спрашивает, вычищена ли уже отцовская шляпа; чье-то шипение, которое хочет быть в дружбе со мной, только вызывает крик какого-то отвечающего голоса. Отпираемая нажимом на ручку входная дверь скрипит, как катаральное горло, затем, отворяясь, воет женским голосом и наконец запирается с глухим, мужским толчком, который на слух бесцеремонней всего. Отец ушел, теперь начинается более легкий, более рассеянный, более безнадежный шум, возглавляемый голосами двух канареек. Я уже раньше думал об этом, канарейки напоминают мне это снова – не следует ли чуть приоткрыть дверь, проползти как змея в соседнюю комнату и так, на полу, попросить тишины у моих сестер и их гувернантки.

Комментарий

Было очень раннее утро, улицы были чисты и пустынны, я шел на вокзал. Сверив свои часы с башенными, я увидел, что время сейчас гораздо более позднее, чем я думал, мне нужно было очень спешить, ужас от этого открытия сделал меня неуверенным в пути, я еще неважно ориентировался в этом городе, к счастью, поблизости оказался полицейский, я подбежал к нему и, запыхавшись, спросил, как пройти на вокзал. Он улыбнулся и сказал:

–У меня ты хочешь узнать дорогу?

–Да, – сказал я, – потому что сам не могу найти ее.

–Не надейся, не надейся! – сказал он и размашисто отвернулся, как это делают люди, которые хотят быть наедине со своим смехом.

---

сны

Джим Моррисон

---

24 окт 1452-1453

омывая лицо свое ты убиваешь себя. будут следы на снегу, ведущие к луне и кто знает что сталось с идущими. ты увидишь следы на песке, ведущие к солнцу, неведомо мне желают ли вернуца идущие. я идущий, но путь мой не избран. следуй советам луны и солнца и ступай. пусть всегда будет луна слева, а солнце справа. и ты встретишь меня.

тебя будут заботить лишь волосы. потому что твои волосы наконец обретут свой путь и их нельзя будет заплести в косу. волосы обретут свой путь, и ты остригешь их, ибо нет у тебя пути. и ты услышишь наконец беседу луны и солнца. никогда болше не покинут небосвод луна и солнце. ты узнаешь правду о пути и о пыли на руках твоих и на лице твоем. омывая руки свои ты отказываешься от жизни.

люди идущие по тратуару окажуца на влажной поверхности твоего глаза и ты не будишь ощущать, как они проваливаются в твой зрачок, ты не будешь знать, что их искревленные ужасом лица, лишь результат очищения их от лжи, твои слезы перестанут быть прозрачными. ты не будешь знать это.

отныне твоя жизнь изменица, этого нельзя будет незаметить. внезапно высокие тополя и осины превратятся в глубоко вросшие и массивные корни, водители в проезжающих мимо тебя водителей будут в кровь бица руками о ветровое стекло и беззвучно кричать

комментировать...

---

двадцать шесть. двадцать семь.

У одного на животе была нарисована обезьяна, а на заднице — лев, другой был обклеен искусственной зеленой травой и обсажен деревянными птицами, у третьего на груди разместились Смерть с косой, сердце и домик, четвертого неведомый художник нарядил в узбекский халат, пятый был нелепым подобием Статуи Свободы — каждый в отдельности был бы просто забавен, но все вместе на пустой Замковой площади в начале седьмого утра они производили неизгладимое впечатление.

Мне хочется плакать, потому что мне хочется плакать. Меня в общем-то лихо заткнули.
Театр абсурда.
Слова бывают грустными,
слова бывают горькими.
Летят они по проводам
низинами,
пригорками.
В конвертах запечатанных
над шпалами стучат они,
над шпалами,
над кочками:
"Все кончено.
Все
кончено..."
Все кончено. Зачем, зачем, зачем все. Что дальше. Мы на финише, мы пришли, все, стоп. Нет раньше. Нет дальше. Сейчас- больное.
Что такое жизнь? Выдернули-выдрали, выкинули в пустоту.
Слов-то сколько!.. И тошно, и смешно. И правда. И никого хочется. Сумасшедшие.
тихим белым никогоком
одиноким одиноком
Связать не получается. Рассыпаются раньше даже, чем сказано будет. Рыба губами дергают.
"Говори! Говори! Говори!"
И молчать только лишь. Молчать хочется. По тебе слоном прыгают. Молчать хочется. Вот-вот - до крови в горле.
Разряд по теле электрический, пить, пить электричество, ты проводник... Картинки ползают. Живут отдельной жизнью.
Уже сумасшествие.
Что дальше?
Пойдите вон - я вам не верю

---

- Э-э-э, вы чего?! - крикнул Бенедикт, утираясь.
- А ничего! - отвечали сверху.
- Вы чего не сгорели-то?
- А неохота! Не-о-хо-та-а!..
- Так вы не умерли, что ли? А?.. Или умерли?..
- А понимай как знаешь!..

---

Кысь-то ты

- Чего вы вообще?.. Вы вообще... вы... вы... вы - кысь, вот вы кто!!! -
крикнул Бенедикт, сам пугаясь - вылетит слово и не поймаешь; испугался, но
крикнул. - Кысь! Кысь!
- Я-то?.. Я?.. - засмеялся тесть и вдруг разжал пальцы и отступил. -
Обозначка вышла... Кысь-то - ты.
- Я-а?!?!?!
- А кто же? Пушкин, что ли? Ты! Ты и есть... - Тесть смеялся, качал
головой, разминал затекшие пальцы, погасил в глазах свет, - только
красноватые огни перебегали в круглых глазницах. - А ты в воду-то
посмотрись... В воду-то... Хе-хе-хе... Самая ты кысь-то и есть... Бояться-то
не надо... Не надо бояться... Свои все, свои...
Теща тоже засмеялась, Оленька захихикала, Терентий Петрович-сан
осклабился. И детки бросили скрести пол, подняли плоские головки и
взвизгнули.
- В воду посмотрись...
Он бросился вон из горницы; семья смеялась ему вслед.

Что говорят-то! Что сказали-то!.. Вот амбар, вот бочка с водой, -
заслонясь руками от света, всматривался в темную, пахнущую тиной воду. Нет,
вранье! Ложь!!! Видать плохо, но видно же: голова же круглая, хоть волосья и
поредевши; уши же на месте, борода, нос там, глаза. Нет, я человек! Человек
я!.. Да! Хрен вам!..
Ополоснул морду водой: кожа горела, саднила там, где тесть жег ее
лучами, и на ощупь стало шероховато, вроде как мелкие волдыри, али сыпь.
Вдруг подступила тошнота, как если б сыру поел. Отбежал к двери, вырвало на
косяк. Желтым чем-то. Это от канареек, должно. Переел канареек. Фу-у,
слабость.

...Пройтись надо, а? Продышаться. Сто лет пешком не ходил. Из городских
ворот. Цыкнуть на стражу. Под горку. К реке. Через мосток - в лес, и дальше,
дальше, по колено, по пояс, по плечи в траве, туда, где цветы и мухи, и
потаенная поляна, и медовый ветер, и белая Птица... Ага, жди...
...Брел, волочил лапти на отвыкших, квелых ногах и знал ясным, вдруг
налетевшим знанием: зря. Нет ни поляны, ни Птицы. Вытоптана поляна, скошены
тульпаны, а Паулин, - что ж, Паулин давно поймана силками, давно провернута
на каклеты. Сам и ел. Сам и спал на подушках снежного, кружевного пера.
Знал, - а все же брел, брел, почти равнодушно, как перед смертью, или
сразу после смерти, - когда все уже совершилось и ничего не поправишь, -
брел мимо полей, засаженных синеватой репою, по оврагам с отвалами красной
глины, через канавки и бочажки с червырями, тяжело всходил на холмы,
оскальзываясь на разросшихся грибышах, - далеко было видно с холмов: поля, и
снова поля, с прополотой и непрополотой репой, и новые овраги, и темные
перелески, где таится слеповран, и неправдоподобно далекие дубравы с
огнецами, и еще поля, куда хватало глаза. Туго и тепло дуло ветром родины,
серенькие облака мутили небосвод, а на горизонте синей стеной стояли облака
темные, готовые расплакаться летними ливнями.
В зарослях ломких августовских хвощей нашел зеркальце темной воды, еще
раз как следует обсмотрел свое отражение. Пощупал уши. Обычные. Глупости
семья говорит. Глупости. Обхлопал щеки, - на ладонях сукровица от
полопавшихся волдырей. Ладони тоже обычные, шершавые; через всю ладонь, с
переходом на пальцы - широкая мозоль от крюка. Снял лапоть, проверил ногу: и
нога обычная, сверху белая, понизу темноватая от грязи, так на то она и
нога. Живот. Зад. Ни тебе хвоста, ни...
...Так. Минуточку. Хвост. Был же хвост. Был, блин, хвост. А у людей
вроде не должно... Так что же?..
Опять стошнило, опять канарейками. Нет, я не кысь. Нет!!!
...Нет, ты кысь.
Нет!
...Вспомни-ка.
Нет! Не хочу! Так не бывает! Я сейчас пойду, я побегу домой, в
кроватку, в належанное тепло, к книжечкам моим ненаглядным, к книжечкам, где
дороги, кони, острова, разговоры, дети с санками, веранды с цветными
стеклами, красавицы с чистыми волосами, птицы с чистыми глазами!..
...Ах, зачем, Бенедикт, ты с мово белого тела каклеты ел?
Я не хотел, нет, нет, нет, не хотел, меня окормили, я хотел только пищу
духовную, - окормили, поймали, запутали, смотрели в спину! Это все она - нет
ей покою... Подкралась сзади - и уши прижаты, и плачет, и морщит бледное
лицо, и облизывает шею холодными губами, и шарит когтем, жилочку зацепить...
Да, это она! Испортила меня, аа-а-а, испортила! Может, мне все только
кажется, может, я лежу у себя в избе с лихорадкой, в матушкиной избе; может,
матушка надо мной склонилась, трясет за плечо: проснись, проснись, ты кричал
во сне, Боже, да ты весь мокрый, проснись, сынок!
Я только книгу хотел, - ничего больше, - только книгу, только слово,
всегда только слово, - дайте мне его, нет его у меня! Вот, смотри, нет его у
меня!.. Вот, смотри, голый, разутый, стою перед тобой, - ни в портянке не
завалялось, ни под рубахой не таю! Не спрятал подмышкой! Не запуталось в
бороде! Внутри, - смотри - и внутри нет его, - уж всего вывернуло наизнанку,
нет там ничего! Кишки одни! Голодно мне! Мука мне!..
...Как же нет? А чем же говоришь, чем плачешь, какими словами боишься,
какими кричишь во сне? Разве не бродят в тебе ночные крики, глуховатое
вечернее бормоталово, свежий утренний взвизг? Вот же оно, слово, - не узнал?
- вот же оно корячится в тебе, рвется вон! Это оно! Это твое! Так из дерева,
из камня, из коряги силится, тщится наружу глухой, желудочный, нутряной мык
и нык, - извивается обрубок языка, раздуты в муке вырванные ноздри. Так
гуняво гундосят заколдованные, побитые, скрюченные, с белыми вареными
глазами, запертые в чуланах, с вырванной жилой, с перекушенной хребтиной;
так, верно, и пушкин твой корячился, али кукушкин, - что в имени тебе моем?
- пушкин-кукушкин, черным кудлатым идолом взметнувшийся на пригорке, навечно
сплющенный заборами, по уши заросший укропом, пушкин-обрубок, безногий,
шестипалый, прикусивший язык, носом уткнувшийся в грудь, - и головы не
приподнять! - пушкин, рвущий с себя отравленную рубаху, веревки, цепи,
кафтан, удавку, древесную тяжесть: пусти, пусти! Что, что в имени тебе моем?
Зачем кружится ветр в овраге? чего, ну чего тебе надобно, старче? Что ты
жадно глядишь на дорогу? Что тревожишь ты меня? скучно, Нина! Достать чернил
и плакать! Отворите мне темницу! Иль мне в лоб шлагбаум влепит непроворный
инвалид? Я здесь! Я невинен! Я с вами! Я с вами!

---

Жаль что я не могу тебя выблевать как дешевое вино

Жаль что я не могу тебя выблевать как дешевое вино. что верно то правда. я устала.
ощущения - сломали, перегнули, вывернули, выкинули. ощущения сломали, всё больное, мир ощущая вокруг с каждым днем все острей, все живее.
противно от незаполненной пустоты.
а так-то все хорошо.
я иду дышу, яидуды.
сегодня снилось много крови.

---