Когда видишь разорванные книги, летящие сквозь дождь. Когда прикован к посели луной. Когда не я и ты, а от и до одна нить, до предела раскаленная и невероятно крепкая. Когда.
m o r eЗа последние года три его любимой музыкой стал стук колес. И вот перед глазами города, дома, люди, чувства, горы, реки, деревья, люди… Он открыл глаза и посмотрел в дрожащее окно. Города, дома. Люди, чувства. Горы, реки. Деревья. Люди. Глаза обессилено закрылись.
За последние лет семь он возненавидел это поезд. Он проклял все вечные двигатели. Все двигатели.
Прямо перед ним сидела очаровательная дама. Черноволосая, стройная, с прекрасной улыбкой, она неотрывно глядела чуть выше его лба. Сначала они как-то не ладили, а точнее вообще никак не ладили. Но играла музыка колес, они сдружились, и даже что-то большее, чем сдружились, и эти ночи, оплетенные разговорами, и одна на двоих сигарета в тамбуре… А днем он засыпал, а она все продолжала смотреть на него. Пока однажды он не проткнул ножом ее сердце. Разрезал грудь, горло, руки. И, докуривая в одиночестве сигарету, понял, что с самого начала ненавидел эту картину.
Наверное, и поэтому тоже он не испытал ни радости, ни грусти, ничего – Когда остановился поезд.
Он неспеша допил свой чай, завязал шнурки, сгреб в карман сигареты, несколько мятых листов бумаги и фотоаппарат и спрыгнул на спящий перрон. Дама не посмотрела ему в след. Хотя очень этого хотела.
Он вскинул руку, чтобы посмотреть на часы. Бледное, абсолютно голое запястье зажмурилось от солнца. Без десяти двенадцать. Он закурил.
Все эти семь лет он ехал ни зачем в неизвестно куда. Неизвестно с кем. Он узнал себя самого настолько, что теперь вовсе и знать не хотелось.
А вокруг ходило много людей, такие все веселые, радостные, разные… А он их и не видел даже. А, может, не хотел видеть.
Но, черт возьми, обманщик! Не просто так он видел все эти треклятые горы и реки! Не просто так жег страницы Времени! Не просто так куда-то и зачем-то!
Он еще раз взглянул на (часы?). Без десяти двенадцать.
Затушив сигарету, он пошел в центр этого чужого города.
Здесь было очень много лестниц в небо. И много милых, узеньких дорог, покрытых узорчатой плиткой. И радуги, пробивающие цилиндры прохожих и устремленные ввысь. В его виски начал сильнее стучать пульс, но он не придал этому особого значения. И вроде бы яркий, но какой-то ненастоящий свет солнца колол ему в затылок.
Он понял все, когда вышел на шумную, оживленную площадь. Когда ощутил накал нити.
Без десяти двенадцать.
Так танцуют шаманы. Так безумствуют безумцы. Так предаются собственным порывам.
Он никогда еще не чувствовал такой силы в собственных руках. И такого отчаяния в глазах.
Вот… Черт, нет… Слишком бледная кожа… Рыжие волосы… Нет!!! Не она, нет… Ну?! Черные крылья, господи, НЕТ!!
Он запутался в своих же ногах. Упал, продолжая вздрагивать, судорожно глотая воздух.
И тут затрещала нить.
Он поднял голову.
Она.
Ничем не приметная серая шерсть. Маленькие уши. И чертовски глубокие золотисто-желтые глаза.
Мятая бумага… Стихи…
Без десяти двенадцать.
Автобус шел по расписанию, и никто не собирался его останавливать. Тормоза тихонько взвизгнули, автобус замер в гневе. Такая же ненастоящая, как и свет солнца, толпа. И почти совсем рядом, на асфальте, беззвучно мяукала кошка, прикрывая влажные, золотисто-желтые глаза.
Море. Спокойствие глубины вместе с яростью волн. Терпение камней. Стихи были о море. Он полюбил море для нее. А она полюбила его. Он посмотрел на часы. Двенадцать. Ночь замерла в своем величии.
А за городом, в его шумном ритме, все окрашивалось в тот же цвет, что и ее глаза. 31 августа.
И ничего не закончилось. И не закончится. Все будет только начинаться. Вновь и вновь. И плен луны, и вечный двигатель, и книги, и обжигающая нить.
Вновь и вновь.
«Мое лето будет вечным», - и он разбился о камни пенной волной. Щелкнул затвор фотоаппарата.Кошечке. Моей любимой Кошечке. Люблю. Люблю, люблю все равно! Плачу...